Неточные совпадения
Посредине комнаты, на
столе, стоял гроб, вокруг него нагоревшие свечи в высоких серебряных подсвечниках; в
дальнем углу сидел дьячок и тихим однообразным голосом читал псалтырь.
Около чайного
стола Обломов увидал живущую у них престарелую тетку, восьмидесяти лет, беспрерывно ворчавшую на свою девчонку, которая, тряся от старости головой, прислуживала ей, стоя за ее стулом. Там и три пожилые девушки,
дальние родственницы отца его, и немного помешанный деверь его матери, и помещик семи душ, Чекменев, гостивший у них, и еще какие-то старушки и старички.
Завтрак снова является на
столе, после завтрака кофе. Иван Петрович приехал на три дня с женой, с детьми, и с гувернером, и с гувернанткой, с нянькой, с двумя кучерами и с двумя лакеями. Их привезли восемь лошадей: все это поступило на трехдневное содержание хозяина. Иван Петрович
дальний родня ему по жене: не приехать же ему за пятьдесят верст — только пообедать! После объятий начался подробный рассказ о трудностях и опасностях этого полуторасуточного переезда.
За
столом у Коляновской собирались
дальние родственники и служащие, народ смирный, услужливый и мягкий.
Последними уже к большому
столу явились два новых гостя. Один был известный поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а другой — розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба они были из
дальних сибиряков и оба попали на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с большим достоинством. Ечкин поразил всех своими бриллиантами, которые у него горели везде, где только можно было их посадить.
Вдруг он вздрогнул — у
дальнего конца письменного
стола, совсем в тени, в глубоком кресле сидела неподвижная женская фигура.
Обедали все свои. В
дальнем конце
стола скромно поместилась Таисья, а с ней рядом какой-то таинственный старец Кирилл. Этот последний в своем темном раскольничьем полукафтанье и с подстриженными по-раскольничьи на лбу волосами невольно бросался в глаза. Широкое, скуластое лицо, обросшее густою бородой, с плутоватыми темными глазками и приплюснутым татарским носом, было типично само по себе, а пробивавшаяся в темных волосах седина придавала ему какое-то иконное благообразие.
Пока студенты пили коньяк, пиво и водку, Рамзес все приглядывался к самому
дальнему углу ресторанного зала, где сидели двое: лохматый, седой крупный старик и против него, спиной к стойке, раздвинув по
столу локти и опершись подбородком на сложенные друг на друга кулаки, сгорбился какой-то плотный, низко остриженный господин в сером костюме. Старик перебирал струны лежавших перед ним гуслей и тихо напевал сиплым, но приятным голосом...
Перекрестов с нахальной улыбкой окинул глазами шкафы книг, зеленый
стол, сидевших консультантов и, вытащив свою записную книжечку, поместился с ней в
дальнем конце
стола, где в столичных ученых обществах сидят «представители прессы».
В зале, вдоль
дальней узкой стены, были составлены несколько ломберных
столов и покрыты зеленым сукном.
Однако, едва только я вступил в светлую паркетную залу, наполненную народом, и увидел сотни молодых людей в гимназических мундирах и во фраках, из которых некоторые равнодушно взглянули на меня, и в
дальнем конце важных профессоров, свободно ходивших около
столов и сидевших в больших креслах, как я в ту же минуту разочаровался в надежде обратить на себя общее внимание, и выражение моего лица, означавшее дома и еще в сенях как бы сожаление в том, что я против моей воли имею вид такой благородный и значительный, заменилось выражением сильнейшей робости и некоторого уныния.
Все обедавшие, даже молодежь, адъютанты и чиновники, сидевшие на
дальних концах
стола и перед этим о чем-то тихо смеявшиеся, все затихли и слушали.
Но журнала и никаких бумаг не было; лишь в
столе капитанской каюты, в щели
дальнего угла ящика, застрял обрывок письма; он хранится у меня, и я покажу вам его как-нибудь.
Пришелец испуганно оглянулся на
стол, на
дальнем краю которого в сером темном отверстии мерцали безжизненно, как изумруды, чьи-то глаза. Холодом веяло от них.
Он постоял среди двора, прислушиваясь к шороху и гулу фабрики. В
дальнем углу светилось жёлтое пятно — огонь в окне квартиры Серафима, пристроенной к стене конюшни. Артамонов пошёл на огонь, заглянул в окно, — Зинаида в одной рубахе сидела у
стола, пред лампой, что-то ковыряя иглой; когда он вошёл в комнату, она, не поднимая головы, спросила...
Потом, — заглянув, впрочем, сначала за перегородку в каморку Петрушки, своего камердинера, и уверившись, что в ней нет Петрушки, — на цыпочках подошел к
столу, отпер в нем один ящик, пошарил в самом заднем уголку этого ящика, вынул, наконец, из-под старых пожелтевших бумаг и кой-какой дряни зеленый истертый бумажник, открыл его осторожно, — и бережно и с наслаждением заглянул в самый
дальний, потаенный карман его.
Я не могу сказать, отчего они пели: перержавевшие ли петли были тому виною или сам механик, делавший их, скрыл в них какой-нибудь секрет, — но замечательно то, что каждая дверь имела свой особенный голос: дверь, ведущая в спальню, пела самым тоненьким дискантом; дверь в столовую хрипела басом; но та, которая была в сенях, издавала какой-то странный дребезжащий и вместе стонущий звук, так что, вслушиваясь в него, очень ясно наконец слышалось: «батюшки, я зябну!» Я знаю, что многим очень не нравится этот звук; но я его очень люблю, и если мне случится иногда здесь услышать скрып дверей, тогда мне вдруг так и запахнет деревнею, низенькой комнаткой, озаренной свечкой в старинном подсвечнике, ужином, уже стоящим на
столе, майскою темною ночью, глядящею из сада, сквозь растворенное окно, на
стол, уставленный приборами, соловьем, обдающим сад, дом и
дальнюю реку своими раскатами, страхом и шорохом ветвей… и Боже, какая длинная навевается мне тогда вереница воспоминаний!
Комната со
столом освещалась большим венецианским окном, в которое, точно на картине, виднелось серое небо с тяжелыми желтоватыми облаками и
дальний берег Лены.
Посредине комнаты стоял письменный
стол, покрытый клеенкой. Медвежонок по ножке
стола добрался до клеенки, ухватил ее зубами, уперся лапами в ножку и принялся тащить что было мочи. Тащил, тащил, пока не стащил всю клеенку, вместе с ней — лампу, две чернильницы, графин с водой и вообще все, что было разложено на
столе. В результате — разбитая лампа, разбитый графин, разлитые по полу чернила, а виновник всего скандала забрался в самый
дальний угол; оттуда сверкали только одни глаза, как два уголька.
— И так далее! — подшепнул, на
дальнем конце
стола, одному из своих соседей привилегированный губернский остряк и философ, тучно упитанный и праздно проживающий Подхалютин. Известно ведь, еще по традициям былого времени, что каждый губернский город необходимо должен иметь своего собственного, местного остряка и философа, который уж так полагается тут словно бы по штату.
Вскоре русские офицеры отправились целой гурьбой на набережную, где среди большого темного сада сияло своими освещенными окнами большое здание лучшего отеля в Гонолулу. Высокий горбоносый француз, хозяин гостиницы, один из тех прошедших огонь и воду и перепробовавших всякие профессии авантюристов, которых можно встретить в самых
дальних уголках света, любезно приветствуя тороватых моряков, ввел их в большую, ярко освещенную общую залу и просил занять большой
стол.
Кончилась трáпеза сельщины-деревенщины. Все время кругом ее стояли наезжие гости, а хозяева угощали пирующих. Встали наконец крестьяне из-за
столов, Богу помолились, хозяевам поклонились и пошли в
дальний сад на широкую луговину. До позднего вечера доносились оттуда веселые песни успенских хороводов...
Капельки пота выступили на лбу. Она колебалась минуту, другую… И вдруг, неожиданно для самой себя, схватила со
стола вышивку Палани, вместе с нею метнулась к топившейся печи в
дальний угол комнаты. Открыть дверцу и бросить в огонь ненавистную работу своего врага было для Вассы делом одной минуты.
Остальные
столы,
дальние, пустовали.
— Ты татарка? — внезапно раздалось с
дальнего конца
стола, и та же бойкая девочка, изводившая меня в классе, не дождавшись моего ответа, насмешливо фыркнула в салфетку.
Направо и налево тянулись узкие обеденные
столы. За левым сидели два купца и офицер и пили пиво. На
дальнем углу правого
стола действительно пил чаи пассажир с крестом на шее.
В первой же комнате, служившей кабинетом автору"Минина", у
дальней стены стоял письменный
стол и за ним сидел — лицом к входу — Александр Николаевич в халате на беличьем меху. Такие его портреты многим памятны.
С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в
дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях доска — это был
стол.